|
Говорят участники событий ...
|
|
| VIP | Дата: Четверг, 27.08.2015, 10:53 | Сообщение # 1 |
|
Лейтенант
Группа: Администраторы
Сообщений: 44
Статус: Offline
| Легенда о любви.
"Я хочу, чтобы все узнали о моем муже Анатолию Андреевичу Ситникове . Это мой долг, это смысл всей моей жизни". / Эльвира Ситникова /
Он бредил этими атомными станциями. Он был куратором строительства первого блока. Начальником смены реакторного цеха. Потом заместителем начальника смены станции, затем с 1985 года - заместителем главного инженера по эксплуатации первого и второго блоков ЧАЭС.
Когда появилась возможность поехать учиться управлять атомными установками, он не давал покоя своему начальству. Просил, требовал, чтобы его направили на учебу. Мы жили тогда в другом городе, далеко от Украины. Начальство его выгоняло, они не хотели его отпускать, но он настоял на своем. Уехал на учебу в Обнинск, а когда вернулся, сказал: "Ты представляешь, держать в своих руках миллион киловатт! Это же невероятно! Трудно себе представить, что это такое!"
Он любил атомную энергетику, по ночам сидел над книжками, всю жизнь учился. Его мечта была - учиться в курчатовском институте. Но обстоятельства сложились так, что он все время был в разъездах, командировках. Когда спрашивали - кто поедет в командировку? - многие разбегались в стороны. У одного мать болеет, у другого ребенок. Доходит до Ситникова, он спрашивает: "Когда выезжать?" Был даже такой момент: меня кладут в больницу, а он говорит: "Понимаешь, не могу не поехать". Я ему говорю: "Не можешь - значит не можешь". Помню - нашей дочери год исполнился, а у нас с ней один день рождения. Мне исполнилось тогда двадцать пять лет. И вот он приходит в двенадцать ночи и говорит: "Ты знаешь, я мог бы прийти раньше, мог бы и шампанское принести, мог бы все. Но защищались наши операторы (сдавали экзамены) и я НЕ МОГ". - "Ну что ж, когда операторы защищаются - все понятно..." Когда он готовился к работе на атомных станциях, он вслух рассказывал все эти формулы, схемы. Я его слушаю, ребенок маленький не спит, а он говорит: "Мне надо перед кем-то выступать, понимаешь?" Я засыпала перед ним, он улыбался и говорил: "Ладно, иди спи..."
Я знала, что если он будет работать так, как он хочет, то жизни у него не будет. Понимаете? Потому что для него существовали только работа и долг. Больше ничего. Два понятия были только.
Когда началось строительство Чернобыльской АЭС, я два года жила в Николаеве, у родственников. А он здесь, в общежитии жил вместе с Орловым. Как они жили - это невообразимо. Я один раз приехала, посмотрела: голодные, условия ужасные. Но им не до того, они учились и работали - и им больше ничего не надо было. В то время я бы ему только мешала. А потом мы в 1977-м году получили квартиру в Припяти, приехали туда с дочерью, я была рядом с ним, вроде бы все стало нормально, спокойно.
Первый блок в сентябре пускали. Он приходил с работы... бывало, к стене прислонится, глаза сияющие, а сам аж падает от усталости. Говорит: "Боже мой, что сегодня было... мы держали... три минуты держали блок... А казалось - три года! Мы удержали блок!"
В блоке был для него весь смысл жизни.
Он приходил в восемь вечера и садился за книги. У нас осталась в Припяти богатая техническая библиотека. Я иногда смеялась над ним. Как суббота - он идет по магазинам и скупает технические книги, все новинки. В газете о нем писали, что он главный книголюб в городе. Но это касалось технической книги. Художественную он не покупал, считал, что только время зря на нее тратит. Если иногда и читал, то говорил мне, что жаль потраченного времени.
Он по телевизору смотрел только программу "Время" в девять часов. Смотрел и шел заниматься дальше. Часам к одиннадцати-двенадцати он одуревал, не мог работать. У нас дача была недалеко от Припяти. На дачу приедем, дочь старшая говорит: "Папа машину под парами держит, все спешит домой". В субботу после обеда мы ехали на дачу. Вечером возвращались, и он говорил: "Сколько времени я зря потерял".
Когда он работал заместителем начальника реакторного цеха, то сказал мне, что начальником никогда не будет. Он любил сам нести ответственность, не перекладывать ее на других. Предпочитал работать с механизмами, а не с людьми. И когда его назначили начальником цеха, я была удивлена. Спросила его. А он сказал: "А кто меня спрашивал? Принесли приказ и сказали расписаться. Вот и все".
Точно так же его назначили заместителем главного инженера. Сказали, что он достоин, и все. У нас обоих должен был быть тогда отпуск, в июне 1985 года. Дочка после травмы, ее надо было на море везти. А его Фомин, главный инженер, просто-напросто не пустил в отпуск. Тогда я мужу сказала: "Знаешь, я тебя всегда понимала, когда ты блоки свои пускал. Но сейчас не понимаю". У нас восемь лет машина была, но мы ни разу на юг не съездили. Все ему некогда было. Потому что отпуск у него всегда то в апреле, то в октябре, ноябре, когда дети в школу идут.
Так он и не пошел в восемьдесят пятом в отпуск. А потом... потом я через год компенсацию за два отпуска получила... Вот и все. Я им сказала, что если бы он тогда в отпуск пошел, то выжил бы... а так из-за них он потерял столько здоровья...
Иногда приходил домой белее полотна. Говорит: "Оборудование неисправно, работать невозможно, а останова не дают. Как хочешь, так и..." Страшное нервное перенапряжение было. Однажды будит меня ночью. Я спрашиваю: "Толя, что такое?" - "Следи за этим прибором, чтоб не зашкалило". - "Хорошо, Толя, буду следить". Утром ничего не помнит... Как-то раз он с группой в поезде ехал, и начали собирать по десять рублей с каждого. А он спал. Его разбудили. Он спросонья вскочил и говорит: "Если будет разрешение с центрального пункта, я отдам десять рублей". Та, которая с ним ехала, как выскочит оттуда. Потом его растормошила и говорит: "Парень, успокойся. Я тоже болею за работу, но так нельзя".
Все работа и работа. До чего дело доходило: директор в отпуске, главный инженер у нас болен был, зам главного по науке в отъезде. Ситников оставался один. По станции шутки ходили: зачем, мол, администрация, если один Ситников есть.
Он не боялся ответственности. Все на себя брал. Подписывал все графики. Но все изучал, дома вечером все перечеркнет, исправит - только тогда свою подпись поставит. Я уверена, что если бы у него этот эксперимент шел, ничего бы не было, никакой аварии.
А в ту ночь... он просто встал да пошел, как всегда это делал. Чисто по-солдатски. Сказал мне, что случилось несчастье, надо быть там. И все. Я в тот день не работала на станции. Мы с дочерью проснулись и еще так смеялись...
Когда он пошел, я заснула и спала до утра. Мало ли вызывали. Никаких мыслей плохих не было. Мы собирались в обед поехать на дачу. Но часов в восемь мне соседи позвонили, сказали, что там случилось что-то такое... Я позвонила на станцию часов в 11, случайно наткнулась на мужа. Он говорит: "Ты меня не жди, я буду поздно". Я говорю: "Как ты себя чувствуешь?" На провокацию пошла, потому что сам бы он иначе мне ничего бы не сказал. Он признался: "Плохо очень". Я говорю: "Иди в медпункт". - "Меня рвет, я не могу". Я тогда стала звонить в медпункт: "Окажите Ситникову помощь". А она отвечает: "Я не могу, у меня много больных... Пусть он сам придет". - "Да он не может" Она говорит: "Хорошо". Потом... я звонила, но его уже отправили в больницу.
Я помчалась в больницу как сумасшедшая. А в больнице... зашла в вестибюль, там какой-то молодой врач как бросится на меня... как он меня тащил, вытаскивал, видите ли... чтобы я туда не ходила. У меня так рука болела... я говорю: "Погодите! Не смейте, да как вы вообще можете!" А он просто исполнял свои обязанности. Тогда можно было всем кричать... и выкручивать руки, все что угодно.
Я вышла обливаясь слезами. За мной какой-то мужчина: "Что вы хотели?" Потом - женщина: "Ваш муж себя нормально чувствует".
В десять вечера знакомая позвонила и говорит: "Если хочешь попрощаться с мужем, беги. Их сейчас увозят..." Я побежала. Дочь говорит: "Мама, я с тобой". Я сначала боялась брать ее с собой, потом думаю - с отцом же хочет увидеться. Прибежали, автобус уже полон, я рванулась к автобусу и кричу: "Толя! Я здесь!"
Он приподнялся с сиденья и говорит: "Мне плохо..." "Куда вас везут?" - "Я не знаю куда". - "Толя, я тебя найду!" - "Не ищи. Я выздоровлю и вернусь". Они еще час там стояли. Я его веселила. Наконец он ко мне вышел. Я говорю: "Толя, почему ты в блок пошел?" А он: "Ты пойми, кто лучше меня знал блок? Надо было ребят выводить. Если бы мы... не предотвратили эту аварию, то Украины бы точно не было, а может быть, и пол-Европы". Я говорю: "Толя, ну, может быть, ты надышался дыму и тебе плохо, скажи". Он так печально посмотрел на меня и говорит: "Нет, я блок проверял..."
Их отвезли на самолет, а мы думали, что их повезут на вертолетах, бросились на стадион, а их повезли в Борисполь. И так мы с дочерью по Припяти бегали. Пришли домой, а у нас зрелище неописуемое. Наш дом прямо на выезде из города, первый дом от станции. Труба как ракета - снизу светится огонь, и будто ракета уходит вдаль. Уже темно было. Никакой опасности мы не ощущали. Тепло, тихо, птицы поют. Весь день был какой-то необычный, весь день дети на улице гуляли...
...28 апреля я была у старшей дочери в Москве. У нее седьмого мая должна была свадьба состояться. Мы с мужем должны были ехать, уже ресторан заказали. Ирина, старшая дочь, удивилась, когда увидела нас: "Чего так рано?"
На следующий день нашла ту клинику, где муж лежал. Конечно, меня и близко не пустили. Я пошла в Минэнерго, в наш главк, и попросила как-нибудь меня пустить в больницу. Мне выписали пропуск.
Я стала работать в больнице. Носила ребятам газеты, выполняла их заказы - что-то им покупала, писала письма. Началась моя жизнь там. Мужу было очень приятно, он сам говорил: "Ты обойди всех ребят, надо их подбодрить". А ребята смеялись и говорили: "Вы у нас как мать... вы нам Припять напоминаете..." Как они ждали, что в Припять вернутся, как ждали...
Я переодевалась в стерильную больничную одежду и ходила по всей клинике, поэтому меня принимали за медперсонал. Заходишь в палату, а там говорят: "Подними его, помоги, дай ему попить". Я с удовольствием это делала. Меня спрашивали - боялась ли я? Нет, ничего не боялась - я знала только, что надо помочь, и все. Они такие были беспомощные... как они умирали...
От мужа скрывала, кто умер. Он говорит: "Что-то не слышно соседа слева". Я говорю: "Да его в блок перевели..." Но он все понимал, все знал. Его переводили с места на место. То на один этаж, то на другой.
Первого мая прилетела сестра мужа, ее вызвали, она дала ему свой костный мозг. Гейла еще не было, Гейл опоздал. Гуськова лечила его. Я хотела с ней поговорить, а она: "Некогда с вами разговаривать. Ваш муж не умрет". Мне так хотелось потом ей сказать: "Убийца!" Она говорила, что времени у нее нет, надо лечить других, а муж умирал голодной смертью, он ничего не мог есть, только воду пил, я просила их обратить внимание на это...
У нас ведь нет золотой середины, в медицине нашей. Или - или. У нас платят золотом и валютой за лекарства, колют их, а в то же время суют бифштекс, на который смотреть невозможно. Один-единственный врач, не помню кто, спросил его: "Что бы вы хотели съесть?" Муж говорит: "Творожка бы съел". На том все и кончилось. Так он его и не увидел, этого творожка. Многие, особенно младший обслуживающий персонал, больных боялись как огня. Говорили: "Понавезли нам заразы..."
Хотя меня пускали беспрепятственно, но я старалась не ходить туда, когда врачи были в палатах, вы понимаете это. Вечером приходила, часов после шести. А потом ему все хуже и хуже становилось, хотя держался он очень здорово.
Он за свою жизнь два раза был на больничном. У меня такое впечатление, что пересадка костного мозга ускорила... Его организм не признавал никаких вмешательств... Последний вечер я осталась с ним. Это было двадцать третьего мая. Он мучился ужасно, у него был отек легких. Спрашивает: "Который час?" - "Половина одиннадцатого". - "А ты почему не уходишь?" Я говорю: "Да спешить некуда, видишь, как светло на улице". Он говорит: "Ты же понимаешь, что теперь твоя жизнь ценнее, чем моя. Ты должна отдохнуть и завтра идти к ребятам. Они ждут тебя". - "Толя, я же у тебя железная, меня и на тебя, и на ребят хватит, понимаешь?" Он нажимает кнопку и вызывает медсестру. Она ничего не понимает. "Объясните моей жене, - говорит он, - что ей завтра надо идти к ребятам, пусть уходит. Ей надо отдохнуть". Я до половины первого посидела, он уснул, и я ушла.
А утром прибежала, говорю: "Толя, тебя трясет всего", а он: "Ничего. Все равно иди к ребятам, газеты отнеси". Я только газеты разнесла, а его в реанимацию увезли. Меня в реанимацию пускали, там врачи хорошие, добрые. Пускали... Один врач кричал: "Ваш муж уже не должен по трем параметрам жить... Что вы хотите?" - "Ничего не хочу, - говорю, - только чтобы он жил". У него отек легких, почки отказали. Ожоги незначительные были.
Как-то прихожу в начале мая. Сестра его еще лежала в больнице. И она говорит: "Толя очень переживает, что волосы у него стали выпадать. Лезут прямо клочками". Я пошла к нему и говорю: "Ну и чего ты переживаешь из-за своих волос? Зачем они тебе? Давай разберемся четко: в кино ты не ходишь, в театр не ходишь..." Ну это я уже так, чтоб успокоить. "Сидеть, - говорю, - в кабинете или дома работать ты можешь и в берете. Зачем тебе волосы вообще?" Он смотрит на меня: "Это ты правду говоришь?" - "Конечно, правду, сущую правду. Во-первых, посмотришь со стороны, идет лысый человек. Вызывает невольное уважение. Видно, что умный. А во-вторых, я двадцать лет переживала, что ты меня вдруг бросишь, такой красавец, а тут кому ты, кроме меня, нужен будешь?"
Он так смеялся, все спрашивал: "Нет, правда? А как же дети?" Я говорю: "Глупый ты какой. Ведь они тебя так любят, зачем им волосы твои". Я старалась отвлечь его от мыслей об аварии. "Толя, вернемся только в Припять, заживем... Я тебе такие туфли на микропоре купила, только по песку ходить, на речку, куда же больше?" А он: "Да, поедем только в Припять. Но я не смогу работать, я ведь теперь в Зону не пойду". - "Ну и что? Разве без Зоны нет жизни, нет работы?"
Он говорил, что ко всему можно привыкнуть, только не к одиночеству. И еще говорил, что я его спасла от голодной смерти своим киселем...
Я мужу обо всех ребятах рассказывала. Об Аркадии Ускове. О Чугунове, других. Я как связная между ними была. Там рядом лежал парень, Саша Кудрявцев. Он уже выздоравливать начал, на поправку шел. У него ожоги сильные были. Я зашла, а его спиртом протирают. Он стесняется: "Не заходи". Я говорю: "Сашенька, ты стесняешься меня? Это же хорошо - значит, ты жить начал. Я завтра к тебе приду, а сегодня газетки положу".
Завтра прихожу, а мне говорят: "Нет Саши. Кудрявцев умер".
Меня это ударило в душу. Я говорю: "Неправда это! Он уже выздоравливает!" - "Правда".- "Не может быть этого". Выхожу - сестра моего мужа сидит. А с ней молодая женщина и старый мужчина. Сестра говорит: "Это Кудрявцевы". Я как стала - ничего не могу сказать. "Как Саша?" - "Тяжело, очень тяжело", - говорю. Тут врач подошла и спрашивает: "Кто Кудрявцевы?"
Я еле в те дни ходила. Ни спать не могла, ни есть. Чего-нибудь в столовой похлебаю, потом прижмусь к стенке, только бы не вырвало, только бы не вырвало, мне надо держаться. Мне надо.
В тот день я утром приходила, когда мужа увезли... Часов в девять. Потом прихожу, в приемном покое ко мне подходит какая-то женщина. "Вас вызвали?" - "Нет, - говорю, - сама пришла". - "А что вы здесь делаете? Ваш муж умер". Какая-то сиделка, а сказала так, как будто она первая интересную новость сообщает.
Анатолий Андреевич умер в десять тридцать пять утра. Я переоделась, забежала туда.
"Василий Данилович, он умер? Мне к нему надо!" - "Нельзя". - "Как нельзя? Он же мой муж!" Он говорит: "Я не понимаю, что вы за человек. - Махнул рукой: - Пойдемте". Пошли. Я простыню откинула, трогаю его руки, ноги, говорю: "Толя, ты же не имеешь права, ты же не можешь! Ты же не должен! Ты же столько... энергетика твоя эта дурацкая теряет..." Я уже не ощущала, что мужа теряю, а вот то, что такой человек уходит... это... это меня бесило. Сколько он бы мог сделать...
...Анатолий Андреевич все сознавал. Но никогда об этом не заикнулся..."
СИТНИКОВ Анатолий Андреевич – заместитель главного инженера по эксплуатации 1-й очереди Чернобыльской АЭС. 20 I 1940 - 31 V 1986. Похоронен на Митинском кладбище в г. Москва.
 
|
| |
| |
| VIP | Дата: Четверг, 27.08.2015, 15:05 | Сообщение # 2 |
|
Лейтенант
Группа: Администраторы
Сообщений: 44
Статус: Offline
| Интервью с бывшим директором ЧАЭС В.П.Брюхановым (часть 1-я).
Виктор Петрович БРЮХАНОВ - родился 1 декабря 1935 года в Ташкенте. После окончания Ташкентского политехнического института работал на Ангренской ТЭС (Ташкентская область), на Славянской ГРЭС (Донецкая область, УССР). С апреля 1970 года по июль 1986 года — директор Чернобыльской АЭС имени В.И. Ленина. Лауреат республиканской премии УССР (1978). Награжден орденом Трудового Красного Знамени (1978) и орденом Октябрьской Революции (1983). 29 июля 1987 года Верховным судом СССР приговорен к 10 годам лишения свободы, освобожден досрочно в 1991 году. С сентября 1991 года живет в Киеве. Участник ликвидации последствий аварии на ЧАЭС (категория 1). Инвалид II группы. - Виктор Петрович, вы стали молодым директором - в 35 лет.
"Если бы нашли для меня расстрельную статью, то думаю, расстреляли бы".
- Это случилось в 1970 году. По специальности я теплоэнергетик, после окончания Ташкентского политехнического института работал на Ангренской, Ташкентской, Славянской ГРЭС. Когда в Минэнерго мне предложили должность директора строящейся атомной электростанции под Чернобылем - кстати, сначала она называлась Западноукраинской, - согласился. Но потом разочаровался.
- Почему?
- Меня привезли к месту предполагаемого строительства: лес, поле и снегу по колено. Я снял номер в гостинице, начал работать один, без помощников. Всю документацию готовил на кровати в гостиничном номере: надо было получить печать, открыть финансирование в банке, оплатить проектирование. Каждый день автобусом мотался в Киев. Через год возле станции начали строить временный поселок Лесной из деревянных монтажных домиков с маленькой кухней и печкой. В один из них переселился и я, наконец-то вызвал из Славянска жену и детей -- шестилетнюю дочку и годовалого сынишку. Когда в центре Припяти построили первый кирпичный дом, то даже мне, директору, понадобилось личное разрешение первого секретаря обкома, чтобы получить квартиру в нем. Потому что существовала очередь на жилье.- Я слышала, что первоначальный проект предполагал размещение на ЧАЭС двадцати энергоблоков...
- У нас не было такого плана. Сначала предполагалось построить два блока. Потом еще два. Затем решили строить пятый и шестой. Позже возникла идея построить такую же станцию на другом берегу Припяти -- это диктовалось необходимостью развития атомной энергетики. К тому же, надо было трудоустраивать коллектив строителей, 25 тысяч человек. В те годы, когда на ЧАЭС работало четыре энергоблока по миллиону киловатт в час каждый, станция была одной из самых крупных атомных в Европе. По мощности ей равнялась лишь Ленинградская АЭС.
- Позже вас обвиняли в том, что 31 декабря 1983 года вы подписали документ о вводе в эксплуатацию 4-го энергоблока как полностью законченного, в то время как он еще не был готов.
- Блок уже выдавал электроэнергию. Оставалось закончить сооружения, без которых можно год-два обойтись. Все энергоблоки, как повсюду в СССР, сдавались к концу года, кроме первого, который был пущен в сентябре 1977-го. Один я не мог подписать акт о приемке. В состав приемочной комиссии входили представители всех надзорных органов Украины. Если хотя бы один из членов комиссии не подписался, документ считается недействительным. Однако подписали все.
- А почему именно вам это вменили в вину?
- Такого мне не вменяли. Об этом только журналисты писали. Яворивский создал себе имидж, выпустив скоропалительно книгу. Написал выдумки всякие. Потом даже персонал станции обвинял его и вызывал на собрание. Я с того времени фамилию Яворивский не переношу. "Обо мне написали, что в ночь аварии я был в лесу с женщиной"
- Где вы были во время аварии?
- Дома, спал. А Яворивский написал, что я был с женщиной в лесу. Сразу же после взрыва, во втором часу ночи, мне сообщил по телефону начальник химического цеха: на станции что-то случилось. Я позвонил начальнику смены - тот не отвечал. На четвертом блоке тоже никто не брал трубку. Тогда я позвонил дежурной телефонистке и распорядился объявить аварию на АЭС, а всем должностным лицам - собраться в подвале, в штабе гражданской обороны. Выскочил на улицу, мне как раз подвернулся наш дежурный автобус. Приезжаю на станцию и вижу: верхней части строения четвертого блока нет.
- О причине аварии на ЧАЭС толкуют до сих пор - то о халатности руководства, то о трагическом стечении обстоятельств. Какой точки зрения придерживаетесь вы?
- Я не согласен ни с официальной точкой зрения, ни с тем, о чем пишут журналисты. На суде высказывались ведущие ученые, конструкторы, представители технической экспертизы прокуратуры. И все защищали честь своих мундиров! Только меня никто не защитил. Я считаю так: если бы система защиты реактора была нормально сконструирована, то аварии не произошло.
- Говорят, аварийная защита на четвертом блоке незадолго до трагедии выходила из строя?
- Один раз было такое, но на первом блоке.
- Сейчас дело представляется так, будто сотрудники станции самовольно решили проводить испытания и отключили систему безопасности.
- Блок готовили к плановому ремонту. Перед этим работники станции обязаны проверить все системы, выявляя недостатки - для того, чтобы во время ремонта их устранить. На четвертом энергоблоке при проверке ротора турбогенератора произошла авария.
- Вас обвиняли в том, что после аварии руководство станции, боясь начальственного гнева, передавало в Москву сводки с заниженным уровнем радиации...
- Обвиняли, потому что надо было найти крайнего. Лично я уровень радиации не мерил. Для этого существуют соответствующие службы. На основании предоставленных ими данных я составлял отчеты. Их подписывал инженер по физике, а рядом всегда сидели секретарь парткома станции и заведующий отделом Киевского обкома КПСС. Я сразу сказал председателю Припятского горисполкома и секретарю горкома партии: надо эвакуировать население. Они ответили: "Нет, подождем. Пускай приедет правительственная комиссия, она и примет решение об эвакуации". Что я мог сделать? На Западе директор станции отвечает только за ее эксплуатацию. А наш директор, получается, в ответе за весь город. И больше всех виноват. "О том, какую дозу радиации я получил, узнал только после взятия под стражу"
- В Киеве были радиологические лаборатории, которые могли измерять уровень радиации независимо от вас. Тем не менее как Москва, так и Киев дружно твердили, что оснований для паники нет.
- Люди делали это не со злого умысла. Была такая установка свыше: ничего плохого не сообщать. Все, мол, у нас благополучно. Вы думаете, сегодня все происшествия на АЭС доводятся до широкой публики? И сейчас существует гриф "для служебного пользования".
- На мой взгляд, то, что двухмиллионному населению Киева позволили выйти на первомайскую демонстрацию спустя четыре дня после аварии - преступление.
- Конечно, это неправильно - не сообщить населению об опасности. Однако, думаю, ничего страшного в той демонстрации не было. В Киеве есть точки, где уровень радиации превышал нормальный фон и до аварии. До открытия станции возле здания ЦК КПУ (ныне резиденция президента Украины - Авт.) уровень ее превышал нормальный примерно в 10 раз -- из-за того, что здание облицовано гранитными плитами с вкраплениями минерала лабрадорита. Я уверен, что большинство якобы пострадавших от аварии на ЧАЭС приписали свои уже имеющиеся болезни к удобно подвернувшемуся случаю. И вообще, 80 процентов из тех, кто носит сейчас удостоверение "чернобыльца", не видели станцию даже в бинокль.
- Когда прибыла правительственная комиссия?
- На следующий день после аварии, 27 апреля, во главе с первым заместителем Председателя Совета Министров СССР Борисом Щербиной. Я с ними не общался. Они засели в Чернобыле, им привозили туда документы, к ним приезжали с докладами. Не припоминаю, чтобы кто-либо из членов комиссии побывал на самой станции. Потом на ЧАЭС приехали Председатель Совмина СССР Николай Рыжков, Первый секретарь ЦК КПУ Владимир Щербицкий, член Политбюро ЦК КПСС Егор Лигачев. На заседании министр атомной энергетики Майорис доложил, что к ноябрю четвертый блок будет восстановлен, а к декабрю запущен пятый. И никто ему не сказал: "Что ж ты несешь чушь? Восстановить блок невозможно!" Ученые-атомщики все промолчали. И я не мог слова сказать - чтобы меня не выставили с этого собрания.- Как вы себя чувствовали в первые дни после аварии?
- По-разному. И тошнота была, и боль за ушами.
- Когда вас обследовали врачи?
- Ни разу. Это потом уже, при заключении под стражу выяснилось, что я получил 250 рентген. (При санитарной норме для работника станции 5 рентген в год. Во время ликвидации аварии на ЧАЭС норму увеличили до 25 рентген в год и соответственно в пять раз повысили зарплату. - Авт.)
- У вас есть удостоверение ликвидатора?
- Да. И льготы -- бесплатный проезд в автобусе.
- Когда вы вывезли из Припяти семью?
- Они уехали вместе со всеми жителями города.
- Сколько времени вы провели в зараженной зоне?
- В первые дни после аварии сутками не уходил с ЧАЭС, работал и в подвале, и наверху. В мае меня сняли с должности директора, а 3 июня вызвали в Москву на пленум Политбюро. К тому моменту мне уже было все равно, чем это закончится. Заседание длилось с одиннадцати утра до семи вечера без перерыва на обед. Председатель Совмина Николай Рыжков сказал: "Мы все вместе шли к этой аварии, в ней - наша общая вина". А Егор Лигачев принялся возмущаться, якобы строительство ЧАЭС было развернуто под Киевом без ведома ЦК, что, конечно, совершеннейшая неправда. Я выступал третьим. Горбачев спросил, слышал ли я об аварии на американской атомной станции "Тримайл Айленд". Я ответил, что да. Больше он ничего не спрашивал. Министр атомной энергетики получил строгий выговор, председатель Государственного комитета по надзору за атомной энергетикой был снят с работы. Меня исключили из партии. После этого я снова вернулся на станцию.
- Когда вас арестовали?
- Пригласили 13 августа на 10 утра в Генеральную прокуратуру. Беседовали со следователем до часу дня. Потом он ушел обедать, вернулся и объявил: "Вы арестованы". Я спросил, зачем меня арестовывать, ведь никуда не убегу. Услышал ответ: "Для вас это будет лучше". И меня направили в СИЗО КГБ. "В ночь после приговора охранник дежурил у моей кровати -- как бы я чего с собой не сделал"
Следствие шло почти год. Арестованный иногда месяцами сидел в одиночестве, развлекал себя чтением книг из тюремной библиотеки. Иногда подселяли соседей -- то фальшивомонетчика, то горе-кооператора, то вора-домушника. С женой Брюханову дали свидание лишь один раз, и то в виде исключения, поскольку "не положено".- Суд проходил в Чернобыле?
- Да, Верховный Суд СССР заседал в тамошнем доме культуры. Процесс был закрытым. Внутрь пускали только журналистов. Я сначала отказывался от адвоката, поскольку понимал, что дело решено заранее, но потом жена меня уговорила. О том, что рядом со мной на скамье подсудимых окажутся еще пять человек, я узнал только на суде. Это были главный инженер, его заместитель, начальник смены, начальник цеха и инспектор Госатомэнергонадзора.
- Вы ожидали такого сурового приговора?
- Судья Верховного Суда вынес тот приговор, какой ему велели. Думаю, если бы для меня нашли расстрельную статью, так и расстреляли бы. Но не нашли.
- И все-таки, десять лет...
- Для меня это было шоком! Причем приговор не подлежал обжалованию. В ночь после приговора охранник поставил стул рядом с моей кроватью и просидел всю ночь - как бы я чего с собой не сделал. Но он только мешал мне спать.
- Вы ожидали, что вам дадут меньше?
- Честно говоря, да. Главного инженера и его заместителя тоже приговорили к десяти годам лишения свободы, начальника смены - к шести, начальника цеха - трем, инспектора - двум.
- Я знаю, что вы не любите говорить о годах, проведенных в заключении. Но слышала, вы "там" бригадиром слесарей были?
- Бригадир слесарей... Бригадир - это типа "пахан". Я был просто слесарем. Через пять лет освободился.
- За примерное поведение?
- Да. Остальные, осужденные со мной, тоже вышли раньше, отсидев по полсрока. Трое из них - заместитель главного инженера, начальник цеха и инспектор - уже умерли.
- Как вы считаете, нужно ли закрывать ЧАЭС?
- Да ее сразу после аварии нужно было закрыть! А теперь следует подумать о людях, которые там работают - куда они пойдут?
- Как вас встретили, когда вы вышли из тюрьмы? Вы сразу смогли устроиться на работу?
- Вначале решил проблемы с пропиской в Киеве. Каждый месяц надо было ходить отмечаться в милицию. Потом пригласили в компанию "Укринтерэнерго", где я работаю до сих пор. Дети уже большие: дочь - врач, сын - энергетик.
- После возвращения вы побывали в Припяти?
- Поехал - сердце защемило. Город, который сам строил, никому больше не нужен. Наша квартира разграблена, двери выворочены "с мясом". Даже фотографии с тех времен на память не осталось.
|
| |
| |
| VIP | Дата: Четверг, 27.08.2015, 15:08 | Сообщение # 3 |
|
Лейтенант
Группа: Администраторы
Сообщений: 44
Статус: Offline
| Интервью с бывшим директором ЧАЭС В.П.Брюхановым (часть 2-я).
В чернобыльскую квартиру первого директора ЧАЭС, Виктора Брюханова, расположенную в зоне отчуждения — городе Припять, рядом с АЭС, проложен международный туристический маршрут. И хотя от жилья остались пустые комнаты и выцветшие обои, поток желающих прогуляться «в зону» не иссякает. Все же там, по официальной версии, жил «один из главных виновников самой крупной в мире техногенной катастрофы». Спустя неполных десять лет после аварии выяснилось — Брюханов не виноват. Спустя двадцать лет о нем вовсе забыли. А Виктор Петрович Брюханов жив, живет в Киеве и хотя редко, но наведывается на Чернобыльскую атомную станцию, которую строил «с колышка».— В бывшей своей квартире были?— Один раз, сразу после заключения. Не сдержался. Лучше бы не ходил. Мы с супругой не взяли оттуда ни одной вещи. Пришел — дом нараспашку. Ничего не осталось. Только сломанный стул, и тот не из нашего дома… Слышал, что сегодня там вроде можно посидеть за «моим» рабочим столом. Бред.
— Когда вас осудили?
— Срок засчитывался с момента ареста — 19 августа 1986 года. Отсидел я полсрока. Благодаря администрации колонии освободился досрочно, в сентябре 1991-го.
— Когда вы поняли, что всю вину переложат на вас?
— Сразу. Когда меня обвинили в том, что в ночь аварии я был в лесу с женщиной. Хотя все отлично знали, что был дома, а после взрыва сразу же на станцию помчался. Позже, когда посмотрел закон, я понял, что от расстрела меня спасло исключительно то, что организаторы суда не смогли подвести меня под расстрельную статью. Слишком многое указывало на других. Они насчитали максимум — 10 лет.
— Где сидели?
— Год под следствием в изоляторе КГБ. Во время суда — в обычном СИЗО. После суда — в Лукьяновской тюрьме под Киевом, а потом в колонии общего режима в Луганской области.
— Были скидки на то, что вы высокопоставленный заключенный?
— Я благодарен следствию за то, что меня сразу поместили в СИЗО КГБ. Это потом я узнал, что такое Лукьяновская, Харьковская и Луганская тюрьмы. Изолятор ГБ — почти курорт в сравнении с ними. Там камеры на двух, максимум на трех человек. Приходилось часто сидеть одному. Как потом узнал, в одиночку сажают только перед расстрелом. Зэки считают, что это самая суровая кара: тихо так, что радуешься, когда слышишь, как звенит воздух.
— Правда, что потом вы сами попросились в 70-местную камеру к уголовникам?
— Не просился. Просто на пересылке была камера на 30 мест, а нас туда натолкали около 70 человек. Но утряска мне была не такой тяжелой, как ситуация после вынесения приговора. Тогда охранники за мной наблюдали даже в туалете и сидели ночью у кровати. Я спрашивал: «Зачем?» Отвечали как заведенные: «Так положено». Думали, наверное, как бы я на себя руки не наложил. Да я не из тех.
— Осужденные знали, кто вы?
— Тюрьма — это прежде всего моментальная информация. Я еще не приехал в Луганск, а меня там знали и ждали. Помню, привезли в спецмашине, выхожу, а во двор вывалила вся тюрьма. Смотрят, как на зверька. Я чувствовал себя обезьяной в зоопарке. Потом относились как к поп-звезде — с восхищением, завистью, а по большому счету — с безразличием.
— Что вы делали в тюрьме?
— Изучал английский. Начальники СИЗО, а потом тюрьмы разрешили жене привозить книги, газеты на английском. Теперь по-английски бегло читаю. Говорю хуже.
— А кем работали?
— В котельной слесарем. Почти по специальности. Сначала мне предложили заведовать библиотекой или быть главным диспетчером — распределять всех по работам. Должность настолько же «блатная» в уголовном мире, насколько и опасная для жизни. Я отказался. Побоялся не за свою шкуру, а молвы и сравнений с зятем Брежнева Юрием Чурбановым.
— После освобождения стало легче?
— Какое там. Такие унижения, как при регистрации в милиции или когда ко мне приходили домой и проверяли, не совершил ли я чего, в последний раз испытывал только «на ковре» в ЦК КПУ и в ЦК КПСС. До сих пор не знаю, что хуже: когда милиционер «законно» переворачивает твою квартиру вверх дном в поисках «оружия, наркотиков, валюты». Или когда тебя материт секретарь ЦК КПСС, обещая «повесить за яйца», а ты обязан стоять по стойке «смирно»?
— Вам как удалось вернуться в обычную жизнь?
— Я сразу поехал в Чернобыль. Встретили тепло. Дали приличное дело — начальник техотдела. А когда исполнилось 60, приехал как-то на АЭС министр энергетики Украины. Говорит: «Зайдите ко мне». И пригласил на должность замдиректора ассоциации внешнеэкономической деятельности при министерстве. Ближе к 70 должность уступил более молодому и здоровому, сам сосредоточился на общественных делах.
— Не возникает желания обжаловать решение суда, пусть и двадцатилетней давности? Ведь по мнению многих экспертов, включая академика РАН Бориса Дубовского, «осуждение пятерых сотрудников Чернобыльской АЭС — В.П.Брюханова, Н.М.Фокина, А.С.Дятлова, А.П.Коваленко и В.В.Рогожкина… незаконно и необоснованно».
— Кому и зачем это надо? Дело сделано. «Стрелочники» или умерли от лошадиных доз облучения, или, как я, образцово-показательно наказаны. Теребить прошлое некому — нет ни той страны, ни ее граждан. Я для России иностранец, а те, кто еще тихо загибается от радиации, простите за цинизм, не в счет.
— Виктор Петрович, как вы относитесь к тезису о том, что официальная версия суда, поддержанная МАГАТЭ и объясняющая чернобыльскую катастрофу ошибками и халатностью персонала ЧАЭС, направлена на сокрытие настоящих причин аварии? А они, причины, в конструктивных недостатках реактора, который изначально был создан не для мирной энергетики, а для атомного оружия?
— Я не согласен ни с официальной точкой зрения, ни с тем, что пишут журналисты. На суде высказывались ведущие ученые, конструкторы, представители технической экспертизы прокуратуры. И все защищали честь своих мундиров. Все! Это нагромождение лжи и увело нас от поиска причин аварии. Напомню. На момент создания реактора РБМК-1000 его технологический уровень, возможно, был самым высоким в мире. Но я не возьму на себя дерзость утверждать, будто он использовался для производства атомного оружия. Не знаю. У нас были объекты, куда даже я, директор, был не вхож. Только спецслужбы.Но уже после того, как познакомился с обвинительным заключением и подписал его, я увидел письмо академика Волкова, сотрудника Института атомной энергетики имени Курчатова. На имя Михаила Горбачева он писал, что не раз обращался к академику Александрову (автору проекта взорвавшегося реактора. — «Профиль») с требованием проектной доработки реактора. Его не услышали. Когда готовился отчет в МАГАТЭ, в состав комиссии из 25 человек вошла группа Госатомнадзора — организации, напрямую заинтересованной в похоронах версии о проектных недоработках реактора. Причем почти половину комиссии составили «дети Александрова» — сотрудники Института атомной энергетики имени Курчатова.— Это правда, что проектанты за то, что «упростили» дорогостоящую систему защиты реактора, получили денежные премии?
— Мне об этом неизвестно. Знаю только, что они были отмечены за изобретение реактора, работающего беспрерывно. Что же касается системы защиты, уверен: она должна быть рассчитана на дурака. То есть, что бы ни сделал персонал неверного, техника не должна реагировать. Как японская бытовая техника: если мы на кнопку нажимаем ошибочно, она просто не включается, но не портится и не взрывается. Тем более реактор. У нас же как получилось: когда мы закончили все проверки, нажали кнопку «СТОП», он, вместо того чтобы остановиться, взорвался. Я не физик-ядерщик. Я теплоэнергетик. Попросту — завхоз. Поэтому лишь со своей колокольни могу предполагать: если бы система защиты реактора была нормально сконструирована, аварии бы не произошло.
— То есть вы все-таки считаете, что причина аварии в проектных просчетах?
— Не хочу себя обелять. Нарушения со стороны персонала были, но они, будь все предусмотрено проектом, привели бы к выходу из строя блока, но не к катастрофе. Кстати, профессор Борис Дубовский, на которого вы ссылаетесь, утверждает, что если бы аварийная защита соответствовала назначению, то ошибки персонала привели бы максимум к недельному простою 4-го блока.
— Опасно, что в бывшем СССР до сих пор используются реакторы чернобыльского типа?
— Четыре ленинградских, четыре курских, три смоленских — одиннадцать в России. Еще два в Литве на Игналинской АЭС. Как опасно? Давайте считать. После взрыва 1986 года в зараженной зоне нельзя жить 300 лет. Радиоактивный стронций будет разлагаться еще примерно 1000 лет. Я надолго был выключен из дела, потом ослабли связи между странами, поэтому не могу судить о степени безопасности этих 13 реакторов сегодня. Но что касается Чернобыля, могу смело утверждать — с 1989 года и по сию пору ЧАЭС остается самой безопасной из существующих АЭС. От испуга ее просто доделали как надо.
— Тогда зачем закрыли?
— Обожглись на молоке и дуют на воду. Нужно понять истинные причины катастрофы, чтобы знать, в каком направлении развивать замещающие энергоисточники. Это здравый путь. Мир отошел от чернобыльского шока. Но нельзя ни абсолютизировать то, что мы называли «мирным атомом», ни отвергать его. Наверное, потому, что не только мы — американцы, французы, англичане, японцы,— все скрывают истинные причины аварий на своих АЭС. В этом смысле Чернобыль никого и ничему не научил.
— Когда вам стало понятно, что в Чернобыле произошла беспрецедентная катастрофа?
— Как и всем — не сразу. Приведу один пример. Когда после взрыва приехал премьер СССР Рыжков, с ним — секретари ЦК КПСС Лигачев и Щербицкий, им докладывал министр энергетики Щербина. Он уверял: «Мы 4-й блок восстановим и сдадим к ноябрю. А 5-й построим к Новому году». Чушь? Ее на стройке смиренно выслушивала элита атомной науки СССР, правительственная комиссия, генерал-полковник, командующий Химическими войсками СССР Стукалов, проводивший в зоне заражения разведку. Думаю, тогда никто не понимал, что произошло. Разве только спецслужбы. Но для меня их данные были и остаются тайной. Если вернуться в прошлое, то микроаварии были и раньше. На Ленинградской АЭС — в 1975 году, на той же Чернобыльской — в 1981-м. Но все скрывалось. О Ленинграде я знал по слухам — от коллег.
— Осталась обида?
— Она где-то глубоко. Стараюсь не показывать… Да и кому? Те, кто меня окружает, пострадали не меньше, а то и больше моего. А те, кто принимал решение меня засудить… им что? Как с гуся вода. Им на меня, на это интервью, на всех плевать.
— Поле аварии вас обследовали врачи?
— Как и всех, ни разу. Потом, при заключении под стражу, выяснилось: я получил 250 рентген. Санитарная норма для работника АЭС — 5 рентген в год. Во время ликвидации аварии норму увеличили до 25 рентген в год и в пять раз повысили зарплату. А после тюрьмы — какая радиация? Радуйся, что жив.
— У вас есть удостоверение ликвидатора?
— Да. Дает право бесплатного проезда в автобусе.
— Мешает фамилия «того самого Брюханова»?
— Мне нет. Дочь, слава богу, ее поменяла, когда вышла замуж. За сына и внуков, бывает, боюсь, потому что в справедливость не верю.
— А кому или во что верите?
— Так в жизни получалось: все, о чем мечтал, сбывалось. Близкие, супруга не отвернулись после взрыва… Грех жаловаться и гневить Всевышнего. Единственное… Перед апрелем 1986-го меня приглашали строить АЭС на Кубу, в Венгрию звали, еще куда-то. Уже не вспомню. Не знаю, почему отказывался. Наверное, судьба. В нее и верю.
— Как полагаете, когда-нибудь мир узнает правду о Чернобыле?— Думаю, нет. Упущено время. Истину мы не узнаем не потому, что кто-то ее скрывает. Ее не могут понять. А по горячим следам, когда это было возможно, этого не захотели сделать.
|
| |
| |
| VIP | Дата: Четверг, 27.08.2015, 15:09 | Сообщение # 4 |
|
Лейтенант
Группа: Администраторы
Сообщений: 44
Статус: Offline
| Интервью с бывшим директором ЧАЭС В.П.Брюхановым (часть 3-я).
- Виктор Петрович! Вы с первых дней находились в самом пекле, получили 250 бэр (при годовой норме 5 бэр для работника ЧАЭС) и сейчас являетесь инвалидом второй группы. Изменилось ли ваше отношение к атомной энергетике?
- Нет, не изменилось, - говорит Виктор Петрович. - Разговоры об альтернативных источниках электроэнергии остаются разговорами, чтобы не сказать резче. Можно построить сто, двести, тысячу ветряков. Решить проблему в деревне, микрорайоне. Но не более. В масштабах народного хозяйства такой индустриальной страны, как Украина, нужны совершенно другие мощности. Даже при самых совершенных энергосберегающих технологиях.
Угля, нефти, газа скоро не хватит. Даже воды уже не хватает. С термоядерным синтезом возятся лет пятьдесят - а толку никакого. И пока не известно, получится ли.
Хотелось бы, конечно, чтобы появился гений, придумавший что-то новое... Но где он? Реальность такова, что никуда мы от атомной энергетики в обозримом будущем не уйдем.
Не забывайте, что и тепловые станции не так уж безобидны. Я сам теплоэнергетик, до ЧАЭС работал на них и знаю, сколько вредных веществ они выбрасывают.
- Помнится, где-то на рубеже 80-90-х годов экологи вдруг обнаружили, что один из самых уважаемых районов столицы - Печерск - чуть ли не весь засыпан вредными выбросами - как оказалось, Трипольской ГРЭС!
- Ну вот видите.
- Тогда почему же вы однажды сказали, что Чернобыльскую АЭС надо было закрыть сразу после аварии?
- Да, говорил. Но имел в виду несколько иное. Весной-летом 1986-го на станции поменялся практически весь персонал. На смену тем, кто погиб, заболел или был выведен из зоны по дозиметрическим показаниям, пришли люди разные. Одни - хорошие, но плохо знающие станцию. А ведь много было и других - которых не интересовало ни-че-го, кроме зарплаты, после аварии увеличенной на "грязной" станции в пять раз! Люди кинулись за деньгами. Они могли наделать еще больше беды... У меня к таким доверия не было.
И закрывать станцию в 2000 году, когда и коллектив сформировался, и огромные деньги были затрачены на усовершенствование систем безопасности, было просто глупо. Видите ли, Запад потребовал, пообещал помощь... И где они теперь, эти обещания?
"Внучку я впервые увидел, когда ей было почти пять лет"
- Вскоре после аварии, когда вас сняли с должности, самочувствие - и физическое, и моральное - у вас было неважное. Небось, можно было уйти куда-нибудь на другое предприятие. А вы остались.
- Надо было спасать станцию, возвращать ее работоспособность. Ведь до аварии четыре работающих блока ЧАЭС - к тому времени самые новые и наиболее современно оборудованные (среди реакторов этого типа) - вырабатывали 15 процентов электроэнергии, производимой в Украине, больше, чем вся энергетика такой серьезной индустриальной страны, как Чехословакия! Плюс строились пятый и шестой блоки. Я, можно сказать, мог открыть ногой любую дверь в обкоме партии.
После снятия с должности директора меня перевели на должность заместителя начальника производственного отдела. Надеялся, что мой опыт пригодится. Ведь начинал строить станцию и город Припять с первого колышка в чистом поле, знал как свои пять пальцев не только ее, но и где какая труба в городе закопана, где какой вентиль...
Здесь же, на ЧАЭС, работала моя жена, тоже теплоэнергетик. В Припяти выросли наши дети.
- Где вы находились в момент аварии?
- Дома спал. Накануне дочь с зятем приехали на выходные из Киева, оба заканчивали медицинский институт. Лиля была на пятом месяце беременности. Когда, кажется, 27-го, встал вопрос об эвакуации, я отдал ключи от нашего "жигуленка" зятю Андрею, велел забирать дочь, сына-девятиклассника и уезжать. Они не проехали и пяти километров, как под селом Копачи (из-за сильной загрязненности домов и сараев его позже снесли) пришлось пропускать многокилометровую колонну автобусов, ехавших эвакуировать Припять.
В машине было душно, открыли окна. По прибытии в Киев пошли к знакомым радиологам. Померяли - а Лилина одежда с одной стороны звенит. Она лежала на боку на заднем сиденье.
- А что с ребеночком? Ведь говорили, всем беременным в те дни чуть ли не принудительно делали аборты...
- У нас, слава Богу, все обошлось. Внучка родилась. Я ее, правда, впервые увидел почти в пять лет, когда освободился. Не сразу деда признала. Сейчас учится в Академии МВД... А сын у меня энергетик, работает на Киевской ТЭЦ-6, у него тоже семья.
- Извините, а вы могли бы рассказать, как начиналась авария? Предчувствия, зловещие приметы, сны плохие были?
- Жена говорит, что за пару недель до аварии у нее было какое-то тревожное настроение, хотя никаких неприятностей вроде не случилось. Я же до позднего вечера пропадал на работе, приезжал еле живой, чтобы поспать. И некогда было думать о чем-то таком.
Кроме станции, приходилось заботиться и о нормальной жизнедеятельности, развитии 50-тысячного города, оказывать шефскую помощь сельскому хозяйству. Например, в марте райком поставил задачу построить два сенохранилища по 400 тонн. Деньги, конечно, у станции водились. Но строительные мощности были ограничены. А партия требовала... Построили мы, скажем, в Припяти пять плавательных бассейнов для ребятишек, самый большой - 25-метровый. Секретарь обкома говорит: теперь строй 50-метровый, чтобы международные соревнования можно было проводить! Я ему: такие бассейны предусмотрены нормативами только в городах-миллионниках. А он: строй! И строили. И крытый каток строили... Понимаете, для райкома не было разницы, кто ты - атомная станция или овощная фабрика. Умри, а выполни. Позже, в 90-е годы, побывал я как-то на западных АЭС и позавидовал их директорам. Они занимаются только эксплуатацией своего объекта. Не то что у нас...
"Никакого эксперимента не было! Обычная проверка систем, предусмотренная проектом реактора"
- Ночью, где-то в полвторого, как только это случилось, мне позвонил начальник химцеха. Причем не с работы, а из дому. Он жил на въезде в наш город, окна выходили прямо на станцию. "Виктор Петрович, - сказал он, - что-то случилось... Похоже, серьезное. Вам не звонили?" Странно, думаю, обычно начальник смены станции докладывает. А если ЧП, предупреждает телефонистку, и она всех обзванивает, кого следует, вызывает на станцию. В данном случае я попытался дозвониться - бесполезно. Никто не отвечал.
Тогда я вышел, сел на дежурный автобус, который должен был вывозить очередную смену... Проезжая мимо четвертого блока, увидел, что верхнего строения над реактором... нету! Понял, что произошел взрыв. Но не думал, что это реактор. Там мог взорваться водород. Если бы заместитель начальника электроцеха Александр Лелеченко не откачал водород из корпусов генераторов да другие энергетики ценой своей жизни не дали аварии перекинуться на другие блоки, было бы куда хуже.
Первым делом я дал команду телефонистке созывать всех руководителей вплоть до заведующих детскими садиками, что предусмотрено планом гражданской обороны на случай такой тяжелейшей аварии. Затем доложил начальнику главка в Москве. Мы подчинялись Москве, а не Киеву. Потом позвонил министру энергетики Украины, секретарю обкома партии, председателю облисполкома, руководителям Припяти... Сказал, что произошла серьезная авария. Что конкретно - еще не знаем, разбираемся.
Ночью вышел во внутренний двор станции. Гляжу: под ногами куски графита. Но все равно не думал, что реактор разрушен. Такое в голове не укладывалось. Лишь позже, когда вертолет облетел... Но еще ночью, как только убедился, что высокие уровни радиации, сказал председателю Припятского горисполкома и первому секретарю горкома, что надо эвакуировать население. "Нет, подождем, - ответили они. - Приедет правительственная комиссия, пускай она и принимает решение..."
- В одной из публикаций писали, что эксперимент, который привел к аварии, ранее предлагали провести другим станциям, но их руководство якобы отказалось.
- Автор этой публикации поступает так, как один писатель-депутат, сделавший себе карьеру на Чернобыле, не всегда утруждая себя достоверностью. Да, в свое время автор этой статьи у нас работал, я даже взял его заместителем главного инженера, еще до пуска станции. Потом оказалось, что ему тоже была нужна не станция, а карьера. Теплое местечко в Москве.
И он, мягко говоря, не в курсе. Я никогда не соглашусь с понятием "эксперимент" применительно к работам, проводившимся на четвертом блоке в ту ночь. На любой станции, то ли атомной, то ли тепловой, когда блок выводится в ремонт, проводится проверка работы всех систем (чтобы знать, что надо ремонтировать), в том числе и систем защиты. И в ту ночь перед специалистами стояла задача выяснить, как, сколько времени и в каком количестве будет вырабатываться электроэнергия для главных циркуляционных насосов, подающих воду для охлаждения реактора, при отключении генератора за счет выбега, то есть вращения по инерции его ротора. Понимаете? Допустим, возникла необходимость срочно выключить турбогенератор, вырабатывающий ток и для народного хозяйства, и для внутренних потребностей станции, в частности подачи воды для охлаждения реактора. И вот агрегат отключен от сети, но его ротор какое-то время еще вращается по инерции, то есть может вырабатывать электричество.
- Получается, это были обычные регламентные работы?
- Конечно! Они были предусмотрены проектом реактора! И за год до этого их успешно провели на третьем блоке - перед тем, как его выводить в плановый ремонт. А насчет других станций - не знаю. Они более старые, системы там могли отличаться от наших, и вполне возможно, что в их проектах подобные испытания просто не были заложены. К сожалению, о каких-то технических новшествах на других станциях мы зачастую знали только благодаря личному знакомству с руководителями. Получать же информацию официальным путем, через министерство, было не принято. Вот это тоже была наша беда. Пресловутая закрытость.
- В июне вас вызвали в Москву, на заседание Политбюро ЦК КПСС...
- Заседание длилось восемь часов без перерыва на обед. Председатель Совета Министров СССР Николай Рыжков сказал: "Мы все вместе шли к этой аварии, в ней - наша общая вина..." А член Политбюро, секретарь ЦК КПСС Егор Лигачев начал возмущаться, что строительство ЧАЭС было развернуто под Киевом якобы без ведома Политбюро. Совершеннейшая неправда! Ни один такой объект не строился без ведома Политбюро!
Третьим выступал я. Михаил Горбачев спросил, слышал ли я об аварии на американской АЭС "Тримайл Айленд". Я ответил, что да. Больше он ничего не спрашивал. Министру энергетики дали выговор. Председателя Госкомитета по надзору за атомной энергетикой сняли с работы. Меня исключили из партии. Я вернулся на станцию.
- Вашу жену эвакуировали вместе с другими жителями Припяти.
- Да, недели две я не знал, где она находится. А она вернулась из эвакуации на станцию, начала проситься на работу. Тогда многие наши вернулись. Но устраивать их было уже некуда. Говорю Вале: "Если возьму тебя, то вынужден буду устраивать и жен других сотрудников". И она, бедная, уехала в Щелкино, на строительство Крымской АЭС. Лишь позже, когда я уже был арестован, ее снова взяли на родную ЧАЭС.
Многие коллеги мне сочувствовали, считали, что виноваты не мы, эксплуатационники, которые все делали правильно, а несовершенство техники, и на суде пытались защищать меня, а также оказавшихся на скамье подсудимых главного инженера, его заместителя, начальника смены, начальника цеха и инспектора Госатомэнергонадзора. Аргументы тех, кто нас обвинял, не выдерживали критики. Поэтому в день последнего заседания Верховного cуда СССР, проходившего в Чернобыле, партийные власти организовали какое-то совещание, на которое в обязательном порядке вызвали весь руководящий состав и ведущих специалистов станции, чтобы те, кто мог выступить в нашу защиту, не попали на суд. Нам с главным инженером и его заместителем дали по 10 лет лишения свободы. Начальнику смены - шесть, начальнику цеха - три, инспектору - два.
Я понимал, что должен нести ответственность за случившееся. Система в нашей стране такая. Но приговор показался мне слишком суровым. Сидел в колонии общего режима в Луганской области пять лет. Работал слесарем котельной. Коллеги, осужденные со мной, тоже отбыли по полсрока. Трое из них - заместитель главного инженера, начальник цеха и инспектор - уже умерли.
- Что помогло вам выжить, не спиться, не сойти с ума? Ведь, кроме всех бед, и с зэками приходилось общаться?
- Да, процентов 95 из тех, кого я там видел, трудно считать людьми. Но я держался от них подальше, в их игры не играл, никого не трогал, и меня не трогали. Больше всего мне помогла поддержка семьи и друзей.
Была возможность устроиться на работу на станцию. Но подумал: уже тяжеловато каждую неделю ездить туда из Киева. Спасибо, друзья помогли устроиться в компанию "Укринтерэнерго" заместителем генерального директора. Был поражен таким случаем. Однажды меня пригласили в Дом офицеров в Киеве на торжественное собрание, посвященное 25-летию атомной энергетики. Вдруг вызывают на сцену что-то там вручать. И тут весь зал встал и начал аплодировать. Я едва сдержал слезы.
То же было потом и на ЧАЭС.
- Вы тогда побывали и в Припяти?
- Да лучше бы не ездил. Город, который сам строил, никому больше не нужен. Квартира разграблена, дверь вырвана с мясом. Даже старых фотографий на память не осталось.
- Какова же, на ваш взгляд, причина аварии?
- Многие склоняются к тому, что виноваты недостатки реактора. Когда я, уже находясь в заключении, знакомился с делом, обнаружил в нем копию письма одного сотрудника института Курчатова Михаилу Горбачеву. Ученый жаловался генсеку на академика Александрова, к которому он дважды письменно обращался по поводу того, что реактор РБМК несовершенен, его нельзя эксплуатировать. Академик все эти обращения проигнорировал.
- На станцию приезжали академики Велихов, Легасов. Вы с ними говорили?
- Нет, меня к ним не допустили. Очень правильно сказал недавно бывший министр энергетики Украины Скляров: надо потребовать от МАГАТЭ, чтобы дало наконец официальное заключение...
|
| |
| |
| VIP | Дата: Четверг, 27.08.2015, 15:17 | Сообщение # 5 |
|
Лейтенант
Группа: Администраторы
Сообщений: 44
Статус: Offline
| Воспоминания об Анатолии Дятлове ...
В ночь с 25 на 26 апреля 1986 г. я с Н.В. Навальным в 24 ч 00 мин принял смену на щите радиационного контроля второй очереди. В наши обязанности входил радиационный контроль центральных залов реакторов 3-го и 4-го блоков и всех прилегающих помещений с повышенной радиационной опасностью. После обхода 3-го блока я вернулся на щит, на 4-ый блок я не пошел, т.к. он останавливался. Прошло буквально несколько минут, как раздался грохот со стороны машзала. Через 5... 10 с глухой удар мощнейшей силы. Погасли свет и световая сигнализация на панели 4-го блока, панель 3-го блока загорелась красным светом и завизжала звуковая сигнализация, из люка приточной вентиляции понесло чернорыжую пыль....
Так я оказался в эпицентре ядерной катастрофы, которая за считанные минуты могла стать для меня роковой. В эту ночь мне пришлось вплотную столкнуться с начальником смены 4-го блока А.Ф. Акимовым, заместителем главного инженера по эксплуатации П-ой очереди А.С. Дятловым, Л. Телятниковым и многими другими участниками ликвидации этой катастрофы, к большому сожалению, многих уже нет в живых. В очередную 15-ую годовщину той ужасной ночи хочется вспомнить всех погибших наших ребят: Акимова А.Ф., Баранова А.И., Бражника B.C., Вершинина Ю.А., Дегтяренко В.М., Коновала Ю.И., Кудрявцева А.Г., Кургуза А.Х., Лелеченко А.Г., Лопатюка В.И., Новика А.В., Перевозченко В.И., Перчу-ка К.Г., Проскурякова В.В., Ситникова А.А., Топтунова Л.Ф., Ходемчу-ка В.И. (могила - 4-ый блок), Шаповалова А.И., Шашенка В.Ф., Бусыгина Г.В., Коваленко А.П., Дятлова А.С., Гашимова М.У....
Не было той ночью паники, халатности и разгильдяйства, не было страха и неквалифицированных действий, как много писалось за эти 15 лет. У всех был немой вопрос в глазах - почему? И каждый делал, что должен, что обязан, что мог, спасали оборудование, тушили возгорания, искали и выносили пострадавших.
27 апреля вместе с А.С. Дятловым я попал в 6-ую больницу Москвы. В первые дни велись одни и те же разговоры: предполагали, спорили, думали - почему взрыв? Анатолий Степанович был худощав, подтянут, всегда спокоен и выдержан, убедительно говорил: «мы все делали правильно», иногда задумывался... Часто донимали следователи, было мнение, что это диверсия. Появились версии о виновности персонала... Почти каждый день кто-то умирает... В душе пустота, неизвестно будущее - жить или умереть, где семья?
На 60-е сутки у меня пошла вторая волна ожогов, еще не залечены первые, а стали появляться новые красно-вишневые пятна, с каждым днем все больше и больше... Долгие месяцы лечения. Низкий поклон всем медикам, и врачам и медсестрам.
27 октября выписали домой инвалидом с повязками на ранах, которые тревожат по сегодняшний день. 31 декабря 1986 г. везут на родную станцию и тайно вручают правительственные награды: ордена и медали — живым, ордена посмертно - вдовам. Неужели не нашли места в Киеве или в нем награждали только героев?! Нашли «стрелочников» - судят. Через несколько лет их освобождают. И опять тишина?! Как смотреть в глаза детям павших?! За что или кого погибли их отцы?!
С Анатолием Степановичем Дятловым жили в одном доме, часто встречались во дворе, в больницах. Последний раз за несколько месяцев перед его смертью лежали в Пуще-Водице. Вечер, собираемся ужинать, у Анатолия Степановича были сильные головные боли, а он говорит: «Как хочется, мужики, услышать правду, когда, наконец, народ узнает, как это было?! Как хочется еще пожить, но моя голова не дает мне жизни - ни днем, ни ночью, а как хочется потянуть рюмашку и закусить черным хлебом с салом!» Черного хлеба с салом Степаныч съел с удовольствием. Мужественный был мужик. Царство небесное, земля им всем пухом и вечная память живых, а не немая тишина и небытие.
/ Бывший дежурный дозиметрист 5-ой смены Отдела охраны труда и техники безопасности ЧАЭС Н.Ф. Горбаченко /
|
| |
| |
| Семигор | Дата: Суббота, 26.11.2016, 10:47 | Сообщение # 6 |
|
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 1
Статус: Offline
| "СБОРНЫЙ ПУНКТ В БЕЛОЙ ЦЕРКВИ
Из ненаписанной поэмы "Чернобыль, зона номер три")
В уютном этом городке
под древнерусскою столицей
не в первый раз бледнеют лица
от перекатов вдалеке.
Но здесь всегда любили дождь,
старинный парк оберегая,
и только начиная с мая
никто за здорово живёшь
уже под дождь не выбегает.
Да и кому тут выбегать,
когда ни одного мальчишки
уже в том городе не сыщешь —
подальше вывезли, видать?
В умолкшем этом городке
мы шли с попутчиком случайным,
шли не спеша и отмечали,
что будто вещи нам мешали —
портфель и сумка на ремне
Не потому, что тяжелы —
по нормам райвоенкомата
мы взяли только то, что надо,
за исключением жены...
Напротив, слишком уж легки
нам наши кажутся пожитки:
зубная паста, щётка, нитки,
трусы да майка, да носки...
Вот если бы отец был жив —
начштаб гражданской обороны —
он чемоданчик свой фибровый
гораздо лучше б уложил.
В "тревожный" этот чемоданчик
уж он-то всё, что нужно мне,
учёный кровью на войне,
припас бы, как бывало раньше,
поскольку досконально знал,
что может ждать бойца на фронте...
А, впрочем, граждане, постойте
тогда ведь атом мирно спал?
Но нам-то — вот ведь поворот! —
никто примера не покажет
и ни один отец не скажет,
когда реактор полыхнет
Хотя тогда, идя на фронт,
отцы и матери, и деды
не знали тоже, что их ждёт —
за исключением Победы?
Так, значит, вот он, наш черёд —
не знать, что нынче выпадает
тем, кто на сборный пункт шагает,
и всё же следовать вперед?
Теперь от нас все ждут ответа,
мы в Белой Церкви, дорогой,
здесь путь Хмельницкого, а это
звук не пустой для нас с тобой
И даже если повернуть,
что мы ответим детям нашим,
за нас никто им не расскажет
о том, что значил этот путь...
Итак, мы шли на сборный пункт"
И.И. Семиреченский, 1987год, имел честь быть добровольно призванным как военнообязанный коммунист в качестве зам. ком. 3-го взвода 1-й роты 2-го батальона 57-й ордена Богдана Хмельницкого отдельной бригады противохимической защиты, удостоверение Серии Р, №030208, с 30 июня по 6 августа 1986 года отработал 31 смену на дезактивации зоны 3 реактора ЧАЭС, полученная доза 25 бэр).
|
| |
| |
